|
|
Рецензия на книгу | Часть 1-я | Часть 2-я | Часть 3-я | Часть 4-я. Лирика | Часть 5-я | Часть 6-я |
И ЧТО
ЗА ЛЮДИ МЫ ТАКИЕ…
Избранное
Слова благодарности
Написать и выпустить в свет хорошую книгу – дело далеко непростое. Но вот всё-таки новое, красивое издание в руках, а сердце автора переполнено радостными и благодарными чувствами к тем замечательным людям, которых принято у нас называть спонсорами и меценатами.
В первую очередь моя особая благодарность и самое искреннее рукопожатие – земляку, наволокчанину, майору запаса, руководителю филиала в/ч 96129 Игорю Вениаминовичу Лебедеву, который внёс наибольший финансовый вклад в обеспечение выпуска этой книги.
Очень трогательным и уникальным для меня стал тот факт, что в оказании добровольной спонсорской помощи проявили братскую солидарность ещё несколько офицеров Российской Армии, которые, видимо, в той или иной степени знакомы с моим творчеством и увидели в моих стихах отсвет своих патриотических чувств и настроений. К сожалению, с этими благородными людьми я лично пока не знаком, но это дело поправимое… Трое из них – представители Регионального Благотворительного общественного фонда социальной защиты и помощи военнослужащим «Резерв». Это президент Фонда, полковник запаса, заслуженный испытатель космической техники Николай Борисович МОЧНОВ (г.Москва), заместитель председателя попечительского совета, майор запаса Александр Маркович ЖУЖЛИКОВ (г.Москва), капитан запаса Николай Идрисович АДУЕВ (г.Грозный). Спасибо за участие в судьбе этого издания полковнику запаса, начальнику БКХ п.г.т. Монино в/ч 55443 Игорю Владимировичу РАК (г.Москва).
Своими посильными взносами осуществить автору свою мечту помогли руководитель бизнес-проекта «ТДЛ» по Наволокскому х/б предприятию ООО «ХБК Навтекс» Михаил Модестович ШМЕЛЁВ (г.Иваново), директор ООО «ХБК Навтекс» Николай Олегович КАВИН, а также предприниматели: Алексей Сергеевич КУЛИГИН (ООО «Люкс-сервис», г.Иваново), Михаил Павлович КОСУЛИН, Михаил Александрович КУЗНЕЦОВ, частные лица - водитель ООО «ХБК Навтекс» Владимир Алексеевич ШИРОТОВ и ветеран спорта Фёдор Петрович РАЗГУЛИН (г.Наволоки).
Всем вам, дорогие мои, огромное человеческое спасибо за помощь, за то, что вы дали автору возможность отправить в полёт «птенцов моего поэтического гнезда»! Поверьте, по-настоящему радует, что в нашей России так много светлых, бескорыстных и отзывчивых людей.
С искренним уважением – Евгений Смирнов,
член Союза писателей России.
Город Наволоки, Ивановская область.
***
Я сегодня за тысячи дней
Отчитаться хочу до строки
Перед Родиной милой моей,
Перед вами, мои земляки…
«С частицей Родины в себе»
ПИСАТЬ предисловия к книгам – дело куда как более непростое, чем их рецензировать. Рецензия мелькнула, да и канула в пучину газетных подшивок. А твоё представление чьей-то книги читателю будет жить с ней всегда, пока эту книгу берут в руки. Так что тут у тебя с автором получается некое кровное родство.
Прочитав эту книгу Евгения Смирнова в черновой вёрстке, я вдруг обнаружил, что у меня накопилось такое количество выписок из неё, что впору составлять из них отдельный маленький сборник. То и дело – чтобы не забылось потом – рука тянулась отложить для себя что-то неожиданное, яркое, «вкусное». Пусть оно даже и совсем немудрящее, чудачески-озорное – вроде этого, например:
«Враз поссорился я с водкой,
Выгнал вон из-за стола,
И она блатной походкой,
С очень явной неохоткой,
Ухмыльнулась, но ушла».
Или – что за прелесть! – вот такое:
«С музою толкуя,
Снова, раз в году,
Яблоню белю я
В стареньком саду.
Мне она – как дочка.
Пусть, украсив стать,
В беленьких чулочках
Выйдет погулять.
Вижу, примеряет,
Слышу: “ах” да “ой” –
Так оно бывает
С женщиной любой.
И была б, я знаю,
Счастлива до слёз,
Если бы сюда я
Зеркальце принёс».
У Евгения счастливый, издавна почитаемый в коренной Руси дар обходиться с поэтическим словом ловко да складно. Но это совсем не та «простота», что с головой выдает клиническое графоманство иных рифмачей. У тех кроме балагурства (мели, Емеля!), ничего путного и не сыщешь. Идущую от Ершова к Леониду Филатову народно-поэтическую традицию умного да хитроватистого баянья, когда в нём «добрым молодцам урок», без труда различишь во многих стихах Смирнова.
Вот вам и первый резон к тому, что в подзаголовке-примечании к названию его книги стоит: «Стихи из российской глубинки».
Но и других резонов немало. Сам житейский материал, которым оперирует поэт, когда он по преимуществу рассказчик, – то радостно, то горько, то с нежностью, а то и, увы, с отвращением узнаваемое, пёстрое и неоднозначное бытие срединной, ныне полугородской-полудеревенской нашей (нашей!) России. Остро-неравнодушное отношение поэта к своему Отечеству, в котором иной раз дерутся «буйно, грозно за случайную дерьмовку», не лишено порой то «левых», то «правых» перехлёстов, и это опять-таки выдает личную сопричастность поэта к столь присущей этой глубинке маргинальности мироощущения. Но такие крайности, по-моему, замечательно уравновешивает сам Смирнов четырьмя своими строчками:
«Люблю мой край негромкий,
Иного не хочу.
Чем проклинать потемки,
Мудрей зажечь свечу».
А они магнитно тянут и тянут за собой другие – врачующие от исконной «расейской» тоски, от разуверения, а то и от забубённого хмельного отчаяния.
«Не верю, что в злобе, вражде и корысти
Увяз с головой наш трагический век.
Один незнакомый карманы обчистил,
Другой незнакомый позвал на ночлег».
В своё время Василий Шукшин блистательно угадал и художнически ввёл в галерею классических фигур отечественного бытия образ этакого вечного «поперечника», ёрника и баламута. Ему вынь да положь «правду-матку», которую, впрочем, он тут же и с тем же запалом вновь и оспорит. У Смирнова такой фигурой чаще всего выступает не какой-то персонаж, а либо сам автор, либо юмористически одушевляемый его буйной фантазией предмет.
Замечательны в этом смысле многие из смирновских «Монологов». О своем житье-бытье, о перипетиях окружающей их действительности едко размышляют у него Старый ботинок, Запоздалая зарплата, Фонарный столб, Городская урна, Вирус гриппа, Гранёный стакан и даже Унитаз… Здесь, как и в некоторых других текстах Смирнова («Из жизни внутренних органов», «Из дневника слесаря Васи» и других) немало, конечно, и от озорства, иногда даже граничащего с невинным поэтическим хулиганством, и просто от лихой игры поэтическими мускулами. Но сколько же сочных, язвительных, не в бровь, а в глаз бьющих наблюдений!
Мне приходилось слышать иные отзывы об этих монологах – и действительно, кое-что в них не слишком ласкает нежное эстетическое ухо. Но представляю себе и такое: вот собрались в курилке фабричные мужики, слушают эти смирновские байки, и такой хохот стоит! Сто процентов даю за то, что всё поймут как надо, а ядрёный перчик стиха – он ведь всегда был у народа в особой цене.
У Евгения Смирнова, надо сказать, немало политически заострённых стихов, и пафос поэта в них, в общем-то, «правилен». Но, честно говоря, по силе выразительности, а стало быть, и воздействия на читателя нередко они все-таки уступают этим самым непричёсанным, раскованным, с какой-то безоглядной удалью написанным «Монологам». Особенно там, где не в лоб, а с подтекстом, аллюзией, ехидной подковыркой. Вот, к примеру, в «Монологе старого ботинка»:
«Брат мой – левый.
Я, стало быть, правый.
Но вражды не бывало у нас,
Хоть, случалось, хозяин лукавый
В пьяном виде нас путал не раз».
Ничто своими именами не названо, а политические реалии недавнего времени – как на ладони!
Или такие вот неожиданные и очень точные вкрапления в уже сугубо лирическое повествование:
«Ах, край мой, тихий уголочек,
В душе звучит «Осенний сон».
И на ладонь летит листочек,
Как будто сахарный талон…»
***
«Звон кузнечиков и запахи травы.
Чуть дотронется ромашка до щеки.
Облака плывут – наверно, из Москвы:
На тяжёлые похожи рюкзаки…»
У СМИРНОВА не сыщешь строк в духе модного постмодерна, его стих подчеркнуто традиционен. Если и аукнет порой евтушенковское эхо, то это именно тот Евтушенко, которого «всё к Некрасову тянет, к Некрасову». Почтительность к классике и классикам у него, однако, сродни шукшинскому «мы сами с усами». Она, конечно, уважительная, но не школярская – скорее, любовно-панибратская, как у царскосельских лицеистов к своим наставникам. И тут ещё одна великая тень маячит. Давайте сравним.
«Я дал бы вам жиркость» и сукна,
в рекламу б выдал гумских дам.
(Я даже ямбом подсюсюкнул,
чтоб только быть приятней вам.)»
Это Маяковский обращается к Пушкину. А вот уже сам Пушкин сотоварищи весело нахваливает своего наволокского коллегу Смирнова:
«…Потом читали “Монологи”,
И нам понравились, ей-ей,
И Столб, и Урна у дороги,
И твой Ботинок правоногий,
И Унитаз – слуга людей».
Общий здесь не только ямб – сама интонация, сам дух поэтического братства, без чинов и рангов. И ещё – категорическое отрицание мемориальности поэзии. «Я люблю вас, но живого, а не мумию» – говорит Пушкину Маяковский. А вот – Евгений Смирнов:
«Наш век страшней и вероломней.
Но, проходя сквозь мрак и дым,
Я мёртвым Пушкина не вспомню,
Я знаю Пушкина живым!»
Не потому ли так легко и естественно воспринимается диалог нашего современника и с другим классиком в римейке «Бородино»?
«Скажи, Евгений, ведь недаром
Россия пахнет перегаром,
Забыв лицо своё?
От нищеты, в упрёк законам,
Мозги сжигает самогоном,
Теперь и ста Наполеонам
Не разбудить её».
Лирический герой Смирнова (и в этом его замечательное качество) повсюду свой – будь то парнасские посиделки или – а что?! – совсем уж немыслимые сферы:
«Когда вошёл я тихо в зал,
Премьер с трибуны выступал,
Но в тот же миг легко и юно
Покинул саммита трибуну
И крепко руку мне пожал.
“Я помню чудное мгновенье”!
Мы обнялись чуть не до слёз.
Премьер промолвил:
“Здравствуй, Женя!
Какие есть соображенья?
Что из “глубинки” нам привёз?”
Вот такой он, нигде не оробеющий и не затеряющийся, только с виду простоватый, но знающий себе цену человек из глубинки – весь ей, глубинке своей, своему трудовому волжскому полугороду-полуселу под стать:
«Тебя с ехидцей называют «малым».
Ты – шустрый малый. И душой здоров.
Я даже рад, что по твоим кварталам
Гуляют козы в обществе коров...»
Ради этого, самого, наверное, главного – «душой здоров» и пишет стихи Евгений Смирнов, адресуя свой призыв и людям, и всему сущему в этом мире – в надежде на живой, понимающих отклик:
«Я – человек. Не снег, не лёд.
На мне никто не поскользнётся.
А кто наткнётся – не помнётся,
Но что-то нужное поймёт…
Стоит зима.
Обычный день.
А мне за сетью снегопада
Лицо весны увидеть надо,
Услышать голос: «Здравствуй, Жень...»
ЧЕЛОВЕКУ, выросшему на городском асфальте, как ни бейся, а не сладить со своей урбанистической органикой, попадая в объятия колдовской, необъяснимо чем завораживающей природы. Он и выдохнет восторженное «ах!» пред её красотой, и загрустит над чем-то недоданным ему судьбой, но всё равно будет она для него вечной загадкой, ибо вскормлен он молоком иной волчицы…
Для Евгения Смирнова таких загадок нет, он и здесь – генетически свой. Речь природы ему внятна, с ней он не дружит даже – приятельствует. Она отвечает ему тем же и ведёт себя в его стихах совершенно по-человечески.
«После непогоды день хорош на диво,
Мне октябрь сегодня не в чем упрекнуть.
Приобняв рябину на краю обрыва,
Молодой морозец расправляет грудь».
У Смирнова звёзды не «светила» – они, представьте, ему «строят глазки». Ночная наша спутница не царственная Селена, а добрая деревенская хлебосолка:
«А в реке плывёт луны ломоть,
Чтобы накормить мои стихи…»
Всё, всё здесь, как у людей:
«Берёзки просыпаются.
Потягиваясь всласть,
Грачи к весне стараются
В любимчики попасть».
«В полночь кто-то под окном провыл...
Показалось, что ли? Пёс прозяб ли?
Или это ветер наступил
В темноте на грабли?»
И уж, конечно, и здесь не без юморка да подначки – словно в приятельском кругу. Собирает, скажем, грибы – а они у него «бастуют по примеру горняков», «белые давно пропали в эмиграции», и вообще «стала «теневой» грибная экономика»…
Во всём этом можно бы усмотреть лишь удачные метафоры-находки, но, думаю, дело в другом, более важном. Свобода и раскованность взгляда помогает поэту избегать некоего внутреннего «зажима», технической «мастеровитости», а это дает приволье слову - лёгкому, простому, точному.
Вот один из лучших, на мой взгляд, лирических этюдов Смирнова – «Утро»:
«Полон тайн сосновый бор -
Стройный, гулкий, как собор.
В парике тумана сизом
Дремлет лысый косогор.
Еле катится река,
Волноватая слегка,
И тихонечко качает
Слабый кустик ивняка.
Зябко. Месяц уж потух,
И улавливает слух,
Как внушительно за фермой
Материт коров пастух.
Забасили вдоль реки
По лесам грибовики,
А в моё ведёрко с плеском
Заныряли окуньки.
Эх, прожить бы целый век...
Но ведь жизнь – как вешний снег,
И другой придёт влюбляться
В красоту лесов и рек.
Воспоёт он этот бор,
И рассвет, и косогор,
И на том же самом месте
Задымит его костер.
Может, лучше всех моих
Он один напишет стих
О своём любимом крае
И о людях дорогих.
Мой привет издалека
Передаст ему река,
Подмигнув, как будто другу,
Светлым глазом поплавка...»
В ДРУГОМ, тоже, по сути, пейзажном стихотворении («Град») стилистика уже иная – тревожно-напряженная, и природа в нём не «светит» – кричит:
«Вместе с ливнем на землю сорвавшийся град
Ни за что ни про что отдубасил мой сад.
И казалось, что встала над целой страной
Темно-синяя туча с густой сединой.
Разогрев свою прыть,
Град, как будто картечь,
Начал яблони бить,
Стебли тонкие сечь.
Лук на грядке стоял и высок, и силен,
Как собравшийся в путь строевой батальон.
Но холодные пули из стройных рядов
На глазах выбивали зелёных бойцов.
А картошка… картошка, как беженцев тьма,
При нежданном обстреле сходила с ума:
Заметалась она, погибая от мук,
Но куда убежишь, если поле вокруг?»
Так, неожиданно и небанально, вторгается в «мирные» стихи Смирнова тема войны. К ней он обращается неоднократно, ей посвящён большой цикл «Осколки войны». Лучшим же её воплощением представляется поэма «Путь солдата».
Отличный рассказчик, Смирнов и здесь верен себе. Верен и в том, что повествование ветерана о своей фронтовой страде – живое, естественное, сказовое – заставляет в лучших фрагментах поэмы вспомнить поистине народный эпос Твардовского о солдате Василии Тёркине. Здесь и цепко схваченные, лаконично переданные приметы военных событий:
«Тормознул своё движенье
Обмороженный «блицкриг»,
Фронт застыл в оцепененье,
Как ледовый материк.
Стыли бомбы и снаряды,
Стыли пушки и штыки,
Стыли две людских армады,
Нервно щупая курки».
И неистребимый менталитет российского солдата, неохочего до красивых слов, не выставляющего напоказ свои геройства, умеющего притаить за юморком свои душевные тревоги и переживания:
«В эти дни, поддавшись грусти,
Сняв молчания ярмо,
Написал с войны я Дусе
Свое первое письмо.
Так и так, мол, все в порядке,
Жив, здоров и невредим.
Фрицам дали по «сопатке»
И не раз ещё дадим.
Утешений выше крыши
Наметал ей в три копны.
Ну, а что ещё напишешь
Для цензуры и жены?..»
Или такая вот замечательная по лиричности, образности и в то же время простоте миниатюра о боевых наградах:
«На столе в рядочек
ордена лежали,
Как четыре братца,
все лицом красны.
Здесь же их сестрички –
звонкие медали
Радовались свету,
гордости полны».
А что до пафоса, неизбежного, наверное, в этой теме, то он тактично дозирован – автор берёт его на себя, главным образом в финале поэмы, звучащем как реквием, горький вздох и земной поклон героям той страшной страды:
«Уходят ветераны.
Навсегда.
Впервые фронтовое поколенье
Без боя оставляет города
И малые российские селенья.
Их путь туда, в бессмертия приют,
Где вечно ожидают подкрепленья,
Где в общий строй торжественно встают
Дивизии, дружины, ополченья…»
ГЛУБИНКА, глубинка… Не стал бы все же слишком преувеличивать её начало в стихах Евгения Смирнова. Тут ведь ещё вопрос: с какой колокольни – спесивой стеклобетонной или скромной сельской – отчетливей различима извечно искомая в российском народе правда-истина, правда-справедливость?
Вспоминаю один давний разговор с другом своей поэтической юности, прекрасным русским лириком Борисом Примеровым, уроженцем донской станицы Мечётинской. Было это в те годы, когда наша страна раз за разом врывалась в космос, и наступавший «век больших скоростей» будоражил и пьянил души молодого поколения «шестидесятников». «А ты знаешь, – сказал Борис, – я не верю, что на космической ракете можно по-настоящему почувствовать скорость – разве что перегрузки. Ведь ничего же вокруг нет, никаких ориентиров! А вот на нашей деревенской тряской бидарке, когда кони разнесут, когда всё мимо тебя летит, мелькает, свищет, – вот уж где дух захватывает!»
Читая стихи Евгения Смирнова, рождённые в сосредоточенной раздумчивости приволжского края, то и дело ощущаешь: не такой уж он, этот край, тихий да спокойный. Верится, что здесь не только умеют оглянуться в прошлое – с тем лучшим в нем, что еще, слава Богу, не до конца потеряно, но и сиднем сидеть на своей печи вовсе не хотят:
«Да, мы вернёмся к тем истокам,
Где жизни суть и чистота,
К мечтам о добром и высоком,
Не обижающем Христа...
Давайте встретим год грядущий,
О новой думая судьбе.
И будь не ждущим –
будь идущим,
С частичкой Родины в себе!»
Главное, чтобы жила она в сердце человеческом, «частичка Родины». Это ведь, пожалуй, синоним понятия «патриотизм», о коем слышишь немало высоких, но часто таких пустых слов… Тот патриотизм, по поводу которого когда-то хорошо сказал Евгений Евтушенко: «Нам не слепой любви к Отчизне надо, а думающей, пристальной любви». Пристальная любовь нелегко нам даётся, часто с болью, ибо она и есть – совесть, о которой у Смирнова такие строки:
«И пусть она бессонным молоточком
Стучит в душе по наболевшим точкам –
Как этот дождь, в дорогу бьющий веско
И молний взгляд шлифующий до блеска...»
…ЛОВЛЮ себя на том, что так и не сумел в этих заметках расстаться со многим, что было с удовольствием выписано мной при чтении рукописи товарища по перу. Должен признаться – приятное и радостное это дело!
Но и сказать, что абсолютно во всём с Евгением согласен, что всё однозначно принимаю, что нет, на мой взгляд, в стихах Евгения такого, что не мешало бы ему немного поправить, а кое от чего и отказаться, – значило бы покривить душой. Только я ведь не редактор и не советчик. Он уж сам решит, чему в этой книге жить, а чему – нет. У меня же по этому поводу как-то сами собой сложились несколько строчек – пусть они и будут завершающим словом в этом представлении поэта читателю:
«Он и нежный, и охальный,
и разгульный, и печальный,
причесать его б немного –
да не выйдет ни шиша!
Здесь поэзия – от Бога! –
словно русская душа».
Виктор СОКОЛОВ,
Член Союза писателей России.